Чем ближе мы к уязвимости, а стало быть, к настоящим чувствам, тем ниже контроль. А чем ниже контроль, тем ближе к поверхности всё, что сдержано. Поэтому людям, которые сдерживают боль, злость, горе или страхи почти недоступно удовольствие.
Удовольствие и уязвимость неотделимы. Невозможно включить все чувства и выключить то, что не прожито. И как только снижается контроль, сдержанное и скрытое проступает на поверхности со всей ясностью.
Можно искать удовольствия, хватать его, гнаться, изображать его или довольствоваться теми каплями, которые просачиваются через контроль, не пуская боль. Прятать боль в раздувшемся животе, впалой груди, сгорбленной спине или в напряженных мышцах.
Поэтому боль и удовольствие так связаны. Это не значит, удовольствие невозможно без боли. И тем более не значит, что боль — это удовольствие.
Если боль вытеснена, то путь к удовольствию идет через то, чтобы ее проживать. Проходя, меняя и отпуская.
Та же история с близостью. Чем больше близости, тем больше уязвимости. Чем больше уязвимости, тем меньше контроля. Чем меньше контроль, тем сложнее скрывать боль. И получается, что близость для многих людей достаточно болезненна. Не потому, что близость — это боль. А потому, что в близости боль уже невозможно игнорировать. И приходится либо бежать от других людей, либо делать общение формальным, либо проживать ее и отпускать, понимая чужую боль и помогая себе и партнеру по-настоящему встречать друг друга.
Отпускание и проживание боли не может быть безболезненным процессом. Не может быть чисто рассудочным. Недостаточно просто сказать: «Я отпускаю эту боль». Ее придется принять и прожить. Войти в нее, как в туман, в котором приходится искать дорогу на ощупь. Сдаться ей, как потоку, в надежде на то, что он вынесет тебя, куда нужно. Нырнуть, как в волну, не переставая дышать, зная, что рано или поздно она оставит тебя на берегу и отхлынет.
Тогда путь к уязвимости и возможному удовольствию будет свободен. И это вполне реально. По-настоящему. И в моменте почти бесконечно.
