У моей дочери есть любимый пес. Есейчик. И почему-то мне нравится думать о нем как о нашей общей собаке – ведь я же тоже о нем забочусь и даже балую его вареной колбасой иногда. Когда пес видит меня на пороге, он настолько перевозбуждается, что прямо с разбегу отталкивается от земли задними лапами и прыгает, стараясь достать до моего лица и укусить за нос. Его челюсти непроизвольно сжимаются, а лай превращается в истеричный радостный визг. И чтобы хоть как-то себе помочь, он бросается в сторону и делает несколько кругов по двору. А потом, немного придя в себя, прибегает обратно, и горячо утыкается мордой мне в руку, все-таки немного прикусывая край ладони. И я иногда позволяю ему это сделать.
А бывает, что кто-то близкий поддерживает меня в уязвимые моменты частной жизни или просто вызывает много сильных интимных чувств, но я внезапно говорю что-нибудь хлесткое, очень похожее на укус или даже спонтанный удар. А потом разворачиваюсь и ухожу. Не от злости, а от перевозбуждения, с которым не способна справиться. И те, кто меня хорошо знает, спокойно ждут, пока я приду обратно минут через пять, сделав два круга по двору. И вот я уже здесь, жалобно скуля и трогательно прикусывая собственную руку. Совсем как Есейчик.
А бывает, что кто-то близкий поддерживает меня в уязвимые моменты частной жизни или просто вызывает много сильных интимных чувств, но я внезапно говорю что-нибудь хлесткое, очень похожее на укус или даже спонтанный удар. А потом разворачиваюсь и ухожу. Не от злости, а от перевозбуждения, с которым не способна справиться. И те, кто меня хорошо знает, спокойно ждут, пока я приду обратно минут через пять, сделав два круга по двору. И вот я уже здесь, жалобно скуля и трогательно прикусывая собственную руку. Совсем как Есейчик.